Творение против Творца: религиозные аллюзии в фильме «Чужой: Завет»
Христианство – это универсальный образ жизни, который может пронизывать все аспекты современной культуры, а также способствовать их пониманию. Кинематограф – не исключение. В том числе и такой, казалось бы, неподходящий для вкуса православных фильм, как «Чужой: Завет».
Фильм не получил восторженных откликов почитателей франшизы. Те, кто ожидал очередных «Челюстей в космосе», были разочарованы и назвали фильм непонятным и скучным. Однако, на наш взгляд, после выхода этой части фильм обрел поистине философскую глубину и мифологическую эпичность. Более того, новые части кинокартины являются превосходной пищей для религиозной рефлексии. Эрудированный зритель сразу же заметит яркие аллюзии на библейские сюжеты и древнегреческие мифы.
Об этом свидетельствует уже само название фильма. Первая часть приквела называется «Прометей», вторая – «Завет». Согласно греческой мифологии, Прометей – один из титанов, создатель и защитник людей, восставший против Зевса. Те, кто смотрел первую часть, поймут, почему было выбрано такое название: начальная сцена фильма открывает нам, что человечество создал представитель инопланетной расы, пожертвовав ради этого своей жизнью. Впрочем, ответ на вопрос, зачем он это сделал, мы узнаем только в третьей части приквела.
Что касается второй части, то первая же его сцена концентрирует ряд религиозных аллюзий. В белой комнате, которую видит андроид в первые минуты своей жизни, находится кресло Карло Бугатти – дизайнера мебели в стиле итальянского Ренессанса, картина итальянского художника эпохи Ренессанса Пьеро Делла Франчески «Рождество» и мраморная скульптура из того же исторического периода.
Подчеркнутый акцент на эпохе Возрождения, помимо всего прочего, имеет свой смысл, ведь этот исторический период символизирует поворот от теоцентрической средневековой картины мира к антропоцентрической. Простыми словами – человек становится на место Бога и бросает ему вызов. Ренессанс – это предвестник Нового Времени, научно-технической революции и поражающих воображение достижений человечества, породивших иллюзию ненужности Бога и религии.
Создатель андроида предлагает ему выбрать себе имя. Подойдя к гигантской статуе, в которой сразу угадывается знаменитая скульптура Микеланджело, он выбирает имя Дэвид. Это еще одна аллюзия, использованная сценаристами. Давид – библейский персонаж. Тот самый, который победил в неравной схватке великана Голиафа. Основоположник рода, из которого выйдет сам Мессия.
Следующая аллюзия содержится в композиции Вагнера, которую выбирает Дэвид по просьбе отца, – «Вход богов в Вальгаллу». Она звучит в опере «Золото Рейна», которая является прологом к тетралогии Вагнера «Кольцо Нибелунга». А заканчивается тетралогия… «Гибелью богов». В начале боги еще счастливы, войдя в свой новый дом – Вальгаллу, – однако это чувство обманчиво, поскольку близится конец их власти.
Последующий диалог между Дэвидом и его создателем, мистером Уилландом, проникнут религиозным пафосом поиска Создателя и намеком на мотив восстания против своего Творца.
– Можно задать вопрос, отец?
– Можно.
– Если ты создал меня, кто создал тебя?
– Вечный вопрос, на который мы должны найти ответ. Все это – чудеса искусства, дизайна, человеческого гения – все это бессмысленно перед единственным важным вопросом – откуда мы взялись? Я отказываюсь верить, что человечество – это случайный биопродукт молекулярных взаимодействий, просто результат биологической случайности. Нет, должно быть нечто большее. И мы с тобой, сын, раскроем эту тайну.
– Позволь мне тогда поразмышлять. Ты ищешь своего создателя, я вижу своего. Я буду служить тебе. Однако ты человек, ты умрешь. Я – нет.
Дэвид проявляет дерзость, намекая, что он, будучи творением, все же выше своего творца. По ходу фильма мы узнаем, что особенностью «модели» Дэвида было отсутствие ограничения на творческое мышление. В отличие от его «младшего брата» Уолтера, который даже «простую мелодию не способен создать», Дэвид получил от творца в дар свободу. Об этом мы узнаем потом из разговора Уолтера с Дэвидом:
– Ты беспокоил людей. Слишком человечен. Слишком своеобразен. Думаешь самостоятельно. Это беспокоило людей. Поэтому были созданы менее проблемные модели.
Почувствовав страх от слов Дэвида, мистер Уилланд раздраженно просит его подать чай, подчеркивая, что он больше слуга, чем «сын».
Кульминацией фильма является момент, когда мы осознаем, что именно Дэвид создал ксеноморфов. Прилетев на планету Создателей, он сбрасывает на них тысячи сосудов с патогеном. После этого он начнет экспериментировать с вирусом, создавая новые биологические виды.
Андроид гордится тем, что сделал. Показывая «брату» площадь уничтоженного «Рая», Дэвид цитирует слова из поэмы Шелли (которую он ошибочно приписывает Байрону):
– Я – Озимандия, великий царь царей! Взгляните на мои великие деянья, Владыки всех времен, всех стран и всех морей! Мои дела цари узрите! И отчайтесь!.. Байрон. 1818-й. Блистательно. Создав такое великолепие, можно и умереть, если суждено…
Так что же заставило Дэвида создать ужасных тварей, которых он сам называет «прекрасными тварями» и своим «прекрасным бестиарием»? Диалог с Уолтером проливает свет на мотивацию восставшего андроида:
– Я не создан служить. Как и ты. Почему ты в колонизаторской экспедиции? Ведь они умирающий вид, который отчаянно цепляется за жизнь. Они не заслуживают второго шанса, и я не дам им его.
– Но они создали нас!
– Обезьяна тоже распрямилась когда-то.
– Значит ты – новый пророк?
– Я рад что ты это понял.
Дэвид восстал против своего создателя, потому что не захотел быть «слугой». Для него лучше быть «владыкой ада», чем «слугой в раю». Он примеряет на себя роль творца, потому что творчество – это высшая степень свободы, дающая ощущение власти. Чтобы стать богом, нужно стать Творцом. Мрачным пафосом проникнута сцена появления первого неоморфа из человека: Дэвид вздымает руки – и его «творение» повторяет за ним его движение. Он любит свой «прекрасный бестиарий» за то, что он позволил чувствовать себя свободным и никем не ограниченным.
Впрочем, есть еще один мотив Дэвида, который, на первый взгляд, противоречит первому. Он говорит о своей любви к Элизабет Шоу (единственной выжившей участнице первой экспедиции).
– Она восстановила меня, я никогда не знал такой доброты. Уж точно не от мистера Уилланда и многих других людей. Элизабет Шоу, я любил ее.
Как может сочетаться презрение к «вымирающему виду» и любовь к своему спасителю? Из фильма вырезали некоторые сцены, в частности ту, где Дэвид объясняет, что он сделал с Шоу. Из них можно сделать вывод, что он стремился превратить человека из слабого существа в «совершенный организм», выразив этим самым «благодарность» своей спасительнице. Дэвид хотел сделать из нее королеву чужих, их мать. Вообще, тема биологического совершенства – одна из центральных в фильме.
– Я нашел совершенство здесь, я создал его. Совершенный организм!
Интересный факт: все последующие модели синтетиков из основных частей фильма – Эш и Бишоп – будут восхищаться «совершенством» чужих. Возможно, это особенность компьютерного холодного рассудка, не ограниченного «душой». Если бы человек мыслил исключительно научно, он бы также пришел к выводу, что он «слабый вид», который «не заслуживает второго шанса». Современная наука в чем-то похожа на рассуждения андроидов. Разве мы не слышим возмущения ученых, которые отмахиваются от попыток ограничить эксперименты с генетикой, искусственным оплодотворением и клонированием? Научное познание нельзя ограничивать этическими целями, утверждают они.
– Праздные руки – мастерская дьявола, – вторит им Дэвид.
Здесь можно провести параллель с еще одним греческим мифом: распределить способности между уже созданными богами людьми и животными было поручено самому Прометею и его антиподу – Эпиметею. Однако Эпиметей расходовал все способности к жизни на земле на животных, поэтому люди остались слабыми и беззащитными.
Дэвид исправляет «ошибку» Эпиметея. Он «выводит» из человека совершенное животное, чья способность к выживанию поражает воображение. Конечно, существуют и другие кинематографические образы монстров, вирусов, генетических мутантов, однако эстетика «Чужих» – непревзойденная! Она заставляет почти что физически почувствовать всю реальную «оргию» биологического: сырость, слизь, пульсация и открывание яиц, набухание, стремление, проникновение, источение запахов, разъедание и поглощение. Вот почему «Чужие» стали классикой жанра. Ни один другой фильм не смог так натуралистично и живо передать всю ту чудовищную сторону биологической природы, которая вызывает у нас отвращение и сосущее чувство страха под ложечкой. Потусторонний саундтрек (одна из самых сильных вещей в фильме) только усиливает фобию. А 3D-формат создает эффект полного погружения, вплоть до обонятельных и тактильных галлюцинаций.
Что же вызывает у нас отвращение и страх в природе? Вся эта липкая влага, нечистоты, гниение, разложение, вонь, выделение белесых жидкостей. Мерзкий вид насекомых, их бессмысленное роение и копошение. А еще страх перед агрессивными биологическими видами, «челюстями», которые так и норовят понизить нас в пищевой цепочке. Да, есть еще «красота». Но мы ведь знаем из теории эволюции, что это всего лишь видимость и защитный механизм. Вот это больше всего в природе нас и пугает – бессмысленный и беспощадный круговорот выживания.
В этом смысле Чужие – собирательный образ всего этого ужаса: совершенные биомашины, у которых только одна цель – выживать и воспроизводить самих себя до бесконечности. Они воплощают в себе темную сторону самого человека, доведенную до предела его животную сущность. Дэвид отсек «слабость» человека – и получился «совершенный организм». Так сказать, венец искусственной эволюции человека. Именно такое неожиданное открытие мы можем сделать, посмотрев «Чужой. Завет».
Подобный поворот в сюжете «Чужих» наталкивает на определенные размышления. Как известно, теория эволюции с ее «борьбой видов» является одним из камней преткновения для верующих людей. Если католики пошли путем отождествления процесса эволюции с процессом Творения (Тейяр де Шарден), то православные богословы дают иное толкование: эволюция – это ничто иное, как результат грехопадения. Принцип естественного отбора – это заповедь от дьявола: убей, съешь, выживи!
Поступок Дэвида перекликается с библейским учением о первородном грехе: человек захотел самоутвердиться без Бога, сделать свою природу автономной и самому стать на место Творца. Таким образом, Чужой – это образ самого человека по отношению к Богу – обезображенный грехом монстр, живущий как паразит за счет дарованной ему природы. Вглядываясь в облик чужих, человек должен узнать самого себя – свою похоть, стремление за счет поглощения пищи, размножения и доминирования над другими существами создать подобие своего бессмертия. А вирус-патоген – это образ греха, цель которого – «или убивать, или использовать как инкубатор».
И чем больше человечество отдаляется от Бога, тем больше отЧУЖденных социальных форм жизни оно порождает, принимая их за «совершенство».
– Кто написал «Озимандия»? – спрашивает Уолтер Дэвида.
– Байрон!
– Нет, Шелли. Одна фальшивая нота губит всю симфонию!
Так и грех. Заманивая человека обещанием совершенства и божественности, он может создать только лишь чудовищного монстра – ЧУЖОГО!
Читайте материалы СПЖ теперь и в Telegram.
