Нарисовать Бога: Андрей Рублев и его «Троица»

Солнечный луч, словно украдкой, пробился в плотно затворенное окно келии сквозь небольшую щель и замер на доске еще недописанной иконы. Невысокий худощавый инок, вытерев руки о холщовый фартук, подошел к окну и распахнул его настежь. В лицо дыхнуло утренней прохладой, свежий ветерок, ворвавшись в помещение, погасил восковой огарок на подсвечнике и огонек лампады перед образами.

– Вот и ночь прошла, – вздохнул монах и затворил окно. В келии сразу стало темнее, но тем ярче стали гореть цвета на незаконченной иконе.

– Отче Андрее, не спишь? – упуская традиционное «Молитвами святых отец наших…», просунулось в приоткрытую дверь бородатое лицо отца настоятеля. Игумен Никон, любимый ученик и преемник преподобного Сергия в Троицком монастыре, как казалось братии, не ложился никогда и всегда был полон кипучей энергии. Вот и сейчас, не дожидаясь ответа, он влетел в келию, вмиг заполнив своим присутствием тесное помещение.

Инок Андрей по прозвищу Рублев, в чью келию на рассвете вломился игумен, за последнее время уже привык к такому поведению отца Никона, поэтому присел на край деревянного сундука, служившего в его аскетическом пристанище и кроватью, и табуретом одновременно, и приготовился слушать. Игумен пришел не просто так и без долгих предисловий стал излагать суть дела. А дело было не из простых даже для такого опытного иконописца, как инок Андрей, – написать икону Святой Троицы для иконостаса одноименного собора обители.

С любовью и благоговением возводился и украшался величественный белокаменный храм, как место покоя для мощей великого Сергия, которые и были перенесены сюда по освящении собора. Приступать к росписи новопостроенного храма можно было только через год, когда стены дадут первичную усадку, поэтому, чтобы не терять времени, уже несколько месяцев иконописцы Даниил и Андрей Рублев, вызванные для этого игуменом Никоном из Спасо-Андрониковой обители на Яузе, трудились над образами для будущего иконостаса. Икона Святой Троицы должна была стать настоящим его украшением.

– В похвалу отцу нашему, Сергию Радонежскому, – пробасил игумен, вопрошающе взирая на инока. – Не серчай, брат, но окроме тебя – некому, да и я никому другому сего дела не поручу, даже Даниилу.

Благословив смущенного монаха, отец Никон исчез из келии так же быстро, как и появился, оставив Андрея Рублева в полном смятении. Задумавшись, инок снова подошел к окну и приоткрыл его. В утренней прохладе последнего летнего месяца уже чувствовалась близость осени. В такую же пору несколько лет назад молодой парень Ондрейка Рублев пришел в Москву из Новгородской земли. Сын зажиточных родителей, он получил превосходное по тем временам образование, успев поучиться у лучших мастеров иконописи Византии и Болгарии. И по сей день Андрей с благодарностью вспоминает Феофана Грека, своего учителя, огранившего талант одаренного юноши и научившего его «говорить» кистью. У них не было уроков в привычном понимании этого слова, но наблюдение за работой мастера дало Андрею многое – в частности, он научился смотреть вглубь того, что приходилось писать.

Как бы там ни случилось, но в Москву Рублев пришел уже с неплохим опытом и быстро завоевал авторитет у взыскательных жителей стольного града. Столица встретила его не очень гостеприимно, но упрямый малый не привык сдаваться при малейших трудностях – в слишком непростое время он родился и взрослел. Шли 1360-1370 годы, на Русь то и дело совершали набеги татары, разоряя и сжигая города и села. Князья никак не могли поделить русские земли, раздирая и так измученную страну постоянными междоусобицами. Да и матушка природа не давала расслабиться – засухи, неурожаи, многочисленные бедствия, – все приходилось преодолевать каторжным трудом. Спасительной была только вера и молитва.

Художественное дарование Рублева росло на крепком грунте. Истовая вера, строгий пост, усердная молитва приносили свои плоды – при взгляде на его работы казалось, что он своими глазами видел все то, что пишет. В таких, как он, очень нуждалась великокняжеская Москва. Исполняя церковные, княжеские и боярские заказы по иллюстрированию книг и писанию икон, Андрей сполна проявил свой талант.

Сейчас, сидя на потертом дереве старого сундука, он вспоминал те годы с благодарностью, но без тоски или желания повернуть время вспять. Да, были деньги, была известность – уже никто не называл его Ондрейкой – фамилия Андрея Рублева говорила сама за себя. К нему прислушивались – именно с его инициативы на Руси появился высокий иконостас, с изображением святых и пророков в полный рост, взамен прежней низкой алтарной перегородки с иконами. Рублев старался объяснить, что пространство неба и земли в храме едино, святые молятся вместе с живущими ныне, и такая идея пришлась по душе не только церковноначалию, но и простым мирянам. Уже в то время его работы украшали и великокняжеские чертоги, и боярские терема, и многие московские храмы, но душа Рублева почему-то была не на месте. Неспокойно тогда было и на Руси. Много народной крови пролилось в битве на Куликовом поле, прошло два года – и хан Тохтамыш сжег столицу дотла. Потом – новое нашествие, на этот раз – полчища Тамерлана.

Инок смахнул невольную слезу, вспоминая, как народное море во главе с митрополитом Киприаном вышло встречать икону Владимирской Божией Матери. Там был и он, тогда еще знаменитый московский иконописец Андрей Рублев. Вскоре после чудесного явления Богородицы и бегства завоевателя, по благословению митрополита Киприана, он написал копию с Владимирского образа и стал всерьез задумываться об ином пути. XIV век добегал к концу, когда именитый иконописец пришел в Троицкий монастырь под Радонежем. Там же и встретил своего в будущем верного друга и товарища по кисти – иконописца Даниила Черного.

С той поры прошло много лет, а Андрею казалось, что будто вчера был тот день, когда он принял постриг в Спасо-Андрониковом монастыре и пришел на послушание к игумену Никону, ученику Сергия Радонежского. Незримое присутствие преподобного с той поры постоянно пребывало с иноком. Про мирские регалии и признание пришлось забыть, и Андрей Рублев стал простым чернецом, младшим в артели монастырских иконников. Но дарование его возрастало вместе с постоянными трудами над духовным усовершенствованием.

Братия дивилась тому, как в минуты отдыха вместо сна или покоя инок бодрствовал в молитве и строгом посте. А тот попросту не мог иначе, живя в окружении людей высокого духа, таких как ученики и собеседники Сергия Радонежского – Савва Сторожевский, Феодор, архиепископ Ростовский, Андроник, основатель и первый игумен Троицкого монастыря. Все они были живым образцом святости, подвижничеству которых хотелось подражать. Следование им, а еще – святым, которых приходилось изображать (Рублев не понимал, как можно позволить себе писать икону, досконально не изучив житие изображаемого святого), дало возможность таланту инока Андрея достичь художественного и духовного совершенства.

Несмотря на природную скромность и второстепенную должность среди монастырских иконописцев, вскоре простой инок, к своему смущению, стал пользоваться особенным авторитетом среди братии и священноначалия московских обителей. За его плечами уже были работы над иконостасом по заказу Звенигородского князя Юрия, Успенский собор во Владимире, над благоукрашением которого Андрей трудился вместе со своим сопостником Даниилом, товарищем и духовным братом. При этом воспоминании на душе стало тепло – так бывает, когда понимаешь, что достойно выполнил возложенное послушание. А еще были «Спас», «Архангел Михаил» и «Апостол Павел» – с улыбкой вспоминал иконописец свои работы, механически перебирая кисти. Потом, отложив инструмент, пал на колени. Молился долго, истово, но смотрел не на иконы в красном углу – не отрывал взгляд от клочка небесной лазури в распахнутом окне. Смотрел так, словно его взору там открывалось что-то, невидимое для других…

Отец Никон, игумен Троицкой обители, уже битый час, словно соляной столб, стоял перед иконостасом Троицкого собора. Никак не мог оторвать взор от новой иконы, только что закрепленной возле царских врат.

– Вот, Святая Троица. Не обессудь, отец Никон, – снимая белую полотнинку с образа, скромно сказал монастырский иконник Андрей Рублев, как обычно, опустив взор доле. Игумен посмотрел. Перехватило дух, и он замер перед новехонькой, еще пахнущей свежей темперой, иконой. Она была чем-то иным, невиданным доселе, и от этого еще больше впечатляла.

За основу сюжета иконописец взял эпизод из Святого Писания в Книге Бытия о явлении Бога праведному Аврааму в образе трех ангелов. Вот они, сидящие за столом, на котором стоит чаша с головой тельца, – узнавал игумен знакомый сюжет. На заднем фоне были нарисованы палаты Авраама, Мамврийский дуб и гора Мориа. Фигуры ангелов расположены словно в замкнутом кругу, – зачарованно рассматривал икону отец Никон. Руки среднего и левого ангелов благословляют Чашу страдания и искупления, кажущуюся центром образа. Взгляды ангелов устремлены в вечность.

– Действительно, вот оно – троическое единство Бога – Отца, Бога – Сына и Бога – Духа Святого, – обернулся на иконописца игумен. Тот внимательно смотрел на свое творение, словно видел его впервые. Отец Никон опять перевел взгляд на дивный образ, потом – снова на Рублева.

Икона действительно выделялась на фоне других. Вместо спокойной приглушенной пастели с образа били яркие солнечные, словно прозрачные, краски. Именно такими должны выглядеть поистине райские одежды ангелов, – подумалось игумену. Сочетание насыщенных золотистых, голубых и нежно-зеленых оттенков оставляло ощущение возрождения, победы вечной жизни над смертью.

«Все основы нашей веры – в ней. Во время трапезы в доме Авраама ему было дано обетование о грядущем чудесном рождении сына Исаака, – вспоминал библейский сюжет отец Никон. – По воле Бога от Авраама должен был произойти «народ великий и сильный», в котором "благословятся… все народы земли". Затем двое ангелов отправились на погубление Содома – города, прогневившего Бога многочисленными грехами его жителей, а один остался с Авраамом и беседовал с ним. С кем же беседовал ты, когда писал эту картину?» – мысленно вопрошал игумен иконописца, не озвучивая вопрос. Смотрел на икону и чувствовал, как взгляд не может остановиться ни на одной из трех фигур, невольно оказываясь словно внутри того пространства, которое они собой ограничивают. Отец Никон не мог уяснить, что с ним происходит. Понимал только, что этот скромный иконописец, инок Андрей по прозванию Рублев, сумел нарисовать Бога.

– Кто ты, человече, – произнес полушепотом. – Как сделал это? – взором указал на иконостас. Инок молчал. Вместо него говорила его икона, и игумен слышал ее. Перед ним стоял не просто человек, желавший изобразить Троицу, и его образ – не просто привычная по тем временам проповедь в красках. Отец Никон осознавал, что сама жившая и действовавшая в скромном иконнике благодать Святого Духа определила и этот подбор красок, и точность линий, и необыкновенную гармонию.

– Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, – негромко ответил словами Писания монах, машинально отер чистые руки о фартук и медленно пошел к выходу.

Через год отец Никон возглавлял отпевание новопреставленого инока Андрея. Тот почил спокойно и тихо, как и подобает монаху. Гроб с телом покойного стоял в том же соборе, перед его «Троицей». Похоронили иконника в его родной Андрониковской обители. Поздно вечером, после похорон и поминальной трапезы, игумен возвратился в свой монастырь. Спать не ложился – хотелось помолиться. На рассвете пошел в Троицкий собор. Стал на колени перед «Троицей» и продолжил молитву. Смотрел на икону и понимал – горний мир есть. Нет, седовласый игумен и до этого не сомневался в его существовании, но образ, созданный кистью новопреставленного раба Божьего Андрея, был живым тому свидетельством. И отец Никон почему-то не сомневался – его инок, претворяющий свое душевное рвение к Богу в служение данным ему талантом, сейчас сподобился созерцать Тех, Кого так дивно изобразил на своей иконе.

Читайте материалы СПЖ теперь и в Telegram.