«Батюшка Серафим». Свет! Камера! Мотор! Начали!

Вот уже почти два столетья динамическая картинка на киноэкране пленяет человека и уносит его в мир режиссерской фантазии и операторского мастерства. Жизненные перипетии этого святого могли бы стать основой захватывающего фильма, но не будничного жития с монотонным пересказом событий. Напротив – это могла бы быть вполне модерная драматическая лента с элементами детектива и фэнтези – вполне востребованного жанра даже для современного, избалованного разнообразием киноиндустрии зрителя.

Да, фильм, – именно такой способ восприятия информации, на смену опостылевшей книжной пыли, предпочитают многие наши современники. Это не хорошо и не плохо – воспримем это как факт. Поэтому и предлагаем читателю в некотором роде трейлер будущего фильма. Итак, «Батюшка Серафим». Свет! Камера! Мотор! Начали!

Эпизод первый. Курск

– Спасите, люди добрыя-а-а-а! Сыночек мой дорого-о-о-ой! Прохорушка-а-а! Ма-а-а-терь Божия-а-а! Заступница-а-а! – рвал сердце отчаянный вопль женщины, что кубарем летела, не разбирая дороги, вниз по крутой и шаткой, еще не достроенной лестнице колокольни Курского собора.

– Агафья Фотинишна! Страсти-то какие! Почто вопишь-то так? Али случилось чего? – удивленно пересматривались рабочие, трудившиеся над возведением Сергиево-Казанского собора – величественного храма, обещавшего стать украшением города.

Агафья Машнина действительно стремглав мчалась с верхней площадки колокольни. Всегда спокойная и уравновешенная женщина была бледна, как мел, и до смерти перепугана. Рабочие не сговариваясь бросились за ней. На улице, внизу, на площади перед колокольней, усыпанной обломками дерева, битым кирпичом и прочим строительным мусором, в окружении толпы зевак и перепуганных прохожих лежало бездыханное тело ребенка.

– Прохорушка... – только успела простонать Агафья и, сделав шаг к сыну, упала рядом без сознания. Матвей Ильич, бригадир строителей, крепкий и коренастый мужик, на своем веку успел повидать многое. Не раз бывало, что его рабочие срывались с высоты по неосторожности или в хмельном угаре падали с лесов. Именно Матвею приходилось первому собирать с земли то, что оставалось от бренного человеческого тельца после удара оземь. Но такое бригадир видел впервые и стоял, опешив, как и все вокруг.

На площади перед колокольней лежал сын Агафьи Фотиевны и Исидора Ивановича Мошныных – подрядчиков и руководителей постройки Сергиево-Казанского собора, семилетний Прохор. Белый, как стена, каменщик Семен, сбивчивым шепотом пояснял бригадиру: «Агафья Фотинишна пришла проверить работу, а малец вертелся рядом. Перегнулся через незаконченную кладку и полетел вниз. А там, почитай, 40-метровая громадина».

Матвей Ильич побелел и рванул измазанную раствором и глиной рубаху. Агафья Фотиевна взвалила на себя тяжкое бремя и великую ответственность: после смерти мужа с 1760 года она одна продолжала подряд и руководила строительством собора. На этом месте раньше стоял скромный деревянный храм преподобного Сергия. В 1751 году церквушка сгорела, а на пепелище была обретена чудом уцелевшая в огне Казанская икона Божией Матери. Преосвященный Иоасаф, епископ Белгородский, освятил место под закладку будущего каменного храма по проекту самого Растрелли. Собор рос на глазах, и тут такая беда.

Матвей Ильич, глубоко вздохнув, ступил к мальчику, безжизненно распластанному на каменьях, и вдруг в ужасе и удивлении вскрикнул – паренек самостоятельно сел, а потом вскочил на ноги, будто ничего и не было. Привели в чувство Агафью Фотинишну – несчастная женщина, ничего не понимая, то обнимала сына, то отталкивала его и начинала ощупывать руки-ноги, то вслух молилась:

– Прохорушка, ну как же ты так? Сыночек! Господи! Царица Небесная!

Толпа, так и не поняв, какое чудо только что произошло на их глазах, начала расходиться, а Прохор только смущенно улыбался, прижимаясь к матери.

Эпизод второй. Курская-Коренная

Стоял жаркий летний день. Было воскресенье, 9-я неделя после Пасхи. На улице, возле дома покойного купца Исидора Машнина, было непривычно тихо. Вечно шумная ребятня кисла в Ермошкином озере, вперемежку с гусями и утками, не желая затевать игры на солнцепёке. Гам птичьего двора также притих – куры сидели в тени сиреневых кустов, разомлев в теплом песочке. Даже взбалмошный кот Сидор не вопил, как Иерихонская труба, а тихонько дремал под крыльцом. Идиллию нарушали лишь сдавленные рыдания, доносящиеся из открытых настежь окон хозяйского дома и постепенно нарастающие раскаты грома. Приближалась гроза.

Сидор открыл глаза, лениво зевнул и перебрался на другую сторону двора – под сень старой липы, источающей сладко-приторный аромат на всю околицу. Скрипнули половицы крыльца; на порог вышла заплаканная женщина и обессилено опустилась на ступеньки. Наша старая знакомая, Агафья Машнина, была в отчаянии – ее сын Прохор таял на глазах. Приглашенный врач во время последнего осмотра растерянно развел руками: ничего тут, мол, не поделаешь.

Агафья плакала и молилась, но силы мальчика были на исходе. Он страшно исхудал и почти все время спал. Вот и сейчас Агафья Фотинишна укрыла худенькую спинку сына легкой полотнинкой и вышла передохнуть. Сидела, осунувшаяся, зареванная и уставшая, положив голову на руки. «Пресвятая, Пресвятая Богородице, спаси нас…», – принес ветер обрывок церковного песнопения. 

– Искушение-то, совсем забыла, пустая башка, – посетовала женщина. – Крестный ход! Крестный ход! – вскочила на ноги и побежала в дом, где только силы взялись. Через несколько минут многолюдная процессия, жмурясь и подставляя разгоряченные лица под приятную прохладу дождевых капель, зашла во двор Машниных. Над головами людей, величественно покачиваясь, плыла икона Царицы Небесной – в Курском-Коренном Ее образе. Крестоходцы расселись под деревьями в саду, пережидая внезапное ненастье. Двери дома распахнулись, и прямо под дождь выскочила хозяйка – Агафья Фотинишна Машнина с сонным ребенком на руках. Сердобольные женщины бросились помогать, но она, шлепая босыми ногами по лужам, побежала прямо к иконе.

– Батюшки, помогите, благословите, – опустилась на колени перед Богородицей. Под последними капельками внезапно утихшего дождя Курскую-Коренную пронесли над матерью и ребенком, который безжизненно лежал на ее руках.

– Спаси вас Господь! – шептала женщина, которую, казалось, оставили последние силы. Она опустила сына на траву и смотрела вслед крестоходцам, нестройной толпой выходившим из подворья.

На следующий вечер ошалевший Сидор, задрав хвост трубой и истошно мяукая, удирал от Прохора, который с веселим хохотом гонял кота по всему двору. С крыльца, улыбаясь, за неуемной парочкой наблюдала счастливая Агафья.

Эпизод третий. Затвор

Саровский инок Петр, весело посвистывая, пробирался сквозь лесную чащу. Признаться, делать это было непросто – с тех пор как батюшка Серафим ушел в затвор в глухой бор в нескольких километрах от монастыря и стал предаваться уединенным молитвам, привычный и приветливый лес словно изменился. Ветви вековых сосен переплелись между собой, словно скрывая от постороннего глаза монашескую жизнь. Отец Серафим нес суровый подвиг. За работой (батюшка сам добывал себе пропитание) пел церковные песнопения, которые знал наизусть. Держал очень строгий пост, а в последнее время нес еще и столпнический подвиг: стоя на огромном камне, с воздетыми руками еженощно взывал горе: «Боже, милостив буди мне грешному». И так длилось 1000 дней и ночей.

Инок Петр очень любил, когда отец настоятель благословлял его отнести затворнику хлеб и просфоры, – тогда случалось пару минут сердечного общения с батюшкой Серафимом. Правда старец в уединении настолько погружался во внутреннюю молитву, что подолгу оставался неподвижным, ничего не слыша и не видя вокруг. В такой момент Петр благоговейно замирал поотдаль, стараясь не нарушить трепетность беседы батюшки с Творцом.

Отец Серафим избегал людей, стараясь сохранить свое безмолвие и молитву, но каждого, кто таки пробирался сквозь чащу леса, встречал теплым отцовским: «Христос воскресе, радосте моя!»

В монастыре поговаривали, что старец умеет укрощать диких зверей и понимает щебетанье птиц, но Петр только посмеивался над такими речами. Вот и сейчас, продираясь сквозь колючие еловые и сосновые иголки, уже предвкушал радость встречи. «Еще минутка – и во-о-он за тем деревом я увижу батюшку. Он, как всегда, улыбнется одними только глазами, от чего лучики морщинок побегут по всему его доброму, родному, лицу: «Христос воскресе, радосте моя!» «Воистину воскресе, батюшечка!» – уже приготовился отвечать Петр, но картина, открывшаяся его взору, заставила инока замолчать и отпрыгнуть за дерево.

Возле огромного камня, на котором старец нес свой столпнический подвиг, стоял …медведь – косолапый бурый крепыш. Старец сидел возле зверя на корточках и с ладошки кормил сухариками, время от времени почесывая мишке за ухом. Коленки инока предательски подогнулись. Он вцепился за молоденькую сосенку и разревелся от страха и ужаса, как малое дитя. Тем временем медведь умял все сухарики и, покачивая головой, неспешно побрел в чащу, а батюшка как ни в чем не бывало принялся собирать крошки и высыпать их на камень, наверное, для птиц.

На дрожащих ногах Петр поковылял к старцу.

– Радосте моя! – повернулся тот, услышав звук шагов. – Христос воскресе!

Эпизод четвертый. Прощение

Сумерки уже коснулись верхушек самых высоких елей, когда старец Серафим заканчивал работу на огороде – вытаскивал на край грядок охапки выполотых сорняков. Работа с Божьей помощью спорилась: морковка росла, как на дрожжах, уже показывая оранжевые макушки из постной лесной земли. «Еще пару дней – и надо будет собрать лук – вон как засохли перышки», – пробормотал батюшка, выбросил последнюю охапку бурьянов и поковылял к избушке, опираясь на посох.

Уже год прошел с того времени, как несколько несчастных (где только и взялись они в этой глуши?) явились к старцу и потребовали денег. В тот момент он как раз затесывал колышки на огороде, собираясь что-то подвязать. В руках был острый и тяжелый топор, силы в руках отца Серафима, несмотря на суровое воздержание, хватало с излишком, так что постоять за себя перед непрошенными гостями он бы сумел. Но «взявшие меч мечом погибнут», – говорил Спаситель. И батюшка, опустив топор, смиренно принял унижение.

Пришел в себя наутро от страшной боли – окровавленный, избытый, с проломленной головой и переломанными ребрами, связанный и обессиленный, в разгромленной келии. Братия пришла в ужас, узнав в кровавом месиве, переступившем порог обители, батюшку Серафима.

За свое великое долготерпение старец получил исцеление от лучшего Врача мироздания – Сама Пресвятая Дева явилась ему в тонком сне в сопровождении апостолов Петра и Иоанна. «Сей от рода нашего», – сказала Богородица. К вечеру батюшка встал с постели и попросил подкрепиться.

Спустя несколько месяцев он опять делился сухариками со своим косолапым другом в уже известном вам домике в лесной чаще. Правда, согбенную спину, искалеченную разбойниками, уже никогда так и не смог расправить и с трудом ходил, опираясь на посох или топор. Искалечивших батюшку вскоре поймали негодующие сельчане, но именно старец упросил власть имущих об их помиловании и до конца жизни молился за своих обидчиков: «...радость моя, молю тебя, стяжи дух мирен, и тогда тысячи душ спасутся около тебя».

*   *   *

Таких эпизодов в житии преподобного Серафима Саровского – более, чем достаточно – и вправду, – хватит не на одну экранизацию. Чудесные детские исцеления, явления Богородицы, лицезрение Самого Христа во время богослужения… А еще – дивное Дивеево, чудотворный источник, дар прозорливости, стояние в воздухе во время молитвы, блаженная кончина. И еще, еще и еще... А сколько описанных и неведомых историй о скорой помощи святого от 19 века и до наших дней – хватило бы и на сериал. Но ни одна киностудия мира, ни один из тысяч голливудских спецэффектов не смогли бы передать того, что ощущает душа православного человека, соприкасаясь в молитве с Саровским святым. Поэтому и книга, и фильм могут быть только началом в деле познания того, кем в действительности был преподобный батюшка Серафим.

Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас!