День рождения парашюта, или Чем опасно увлечение экстримом
В день рождения парашюта хотим поговорить об экстремальных видах спорта: об их пользе и случаях, когда они несут опасность не только физическую, но и духовную.
3 июня 1785 года французский изобретатель Жан-Пьер Франсуа Бланшар в Лондоне продемонстрировал, сконструированный им для прыжков с воздушного шара, парашют. Сам он прыгнуть, конечно же, не решился и отправил на это дело собаку (видимо такая у них участь – и с парашютом, и в космос – везде первые), с тех пор эта дата стала считаться днем рождения парашюта.
Какое отношение эта информация имеет к церковной или духовной тематике? Если мы отойдем от исторических фактов к разговору об экстремальных видах спорта, то, в общем-то, самое прямое.
Безусловно, скайдайвингом, фрирайдом, серфингом, параглайдингом или еще чем-то подобным увлекаются далеко не все. Среди церковного народа таких людей буквально единицы. Однако же популярность адреналиновых активностей только растет и в них есть духовная подоплека, связанная не только с фактором риска.
Тему эту я решил поднять, собственно, потому, что она мне очень близка. Разговор о пользе или вреде экстремальных видов спорта с позиции теории – это что-то одно, а вот когда сам прочувствовал их действие, как говорится, на собственной шкуре – это что-то совсем другое.
Прыжки с парашютом были весьма значительной частью моей жизни. Когда я оканчивал школу, аэроклуб на моей малой родине только начинал свою работу, он сталкивался с множеством бюрократических, материальных и прочих проблем, но три сезона я все-таки благополучно отпрыгал.
Свой первый прыжок я совершил в уже достаточно далеком 2003 году. На тот момент я был человеком далеким от Церкви. Парашютный спорт, по сравнению с другими увлечениями, в силу своей специфичности и прочих факторов, пришел в мою жизнь последним, но я сразу и довольно сильно «прикипел» к нему. Он поглотил все мои мысли и устремления. Свои небольшие скопленные сбережения я не позволял себе тратить практически ни на что, кроме прыжков (благо тогда еще действовала система бывшего ДОСААФ (ныне ОСОУ) с ее государственным финансированием). В какой-то мере это позволило мне правильно расставить приоритеты, где дискотеки и прочие гуляния, которые я и так не сильно любил, но на которое меня регулярно зазывали сверстники, занимали последние места.
Конечно же, в жизни на аэродроме (или дропзоне, как принято говорить у парашютистов) была своя романтика. И дело здесь не только в прыжках или уходе за нашим тогда любимым Ан-2, но в самих людях. Инструкторы наши были людьми молодыми, увлеченными, но в то же время и ответственными. Я благодарен им за их заботу, где-то строгость и ту атмосферу, частью которой я был сам. По сей день я поминаю их в своих молитвах и надеюсь, что все у них хорошо. Не знаю, кто и как воспринимал наш коллектив, но для меня он был образцом честности и открытости. Даже без прыжков, мне было приятно просто находиться на аэродроме.
Можно рассказать еще множество интересных историй, но эти подробности здесь ни к чему, так как тематика у нас все-таки церковная.
Сегодня, уже с позиции прошедших лет, без налета излишнего романтизма, на основании приобретенного опыта, я могу более трезво оценить экстремальные виды деятельности как явление. В данном случае в «ложке меда» есть «бочка дегтя». Это – страсть и страсть довольно сильная и коварная.
Тело
В науке термин «адреналиновая зависимость» официально не принят, но само явление существует и активно изучается ныне. Некоторые исследователи считают, что ситуация, когда стресс становится нормой и появляется необходимость взбадривать себя время от времени искусственно, вполне может привести (и приводит) именно к этой самой адреналиновой зависимости.
Клинический психолог и декан Высшей школы психологии в Пасадене (Калифорния), доктор Арчибальд Д. Харт, считает, что экстремальные ситуации приводят к химической зависимости, т.е. это, своего рода наркотик, «игла», соскочить с которой достаточно сложно. Только здесь вещество, вызывающее «кайф», не вводится извне, а вырабатывается собственным организмом. Благодаря выделению гормона адреналина и комплекса других соединений у человека начинается «приход». Формируется своего рода энергетическая волна, обостряющая чувства и снижающая чувствительность к боли, как физической, так и душевной.
Законченным «адреналинщиком» я не стал, но, в определенной мере, прочувствовал это явление на себе. Первые разы, когда открывался парашют, хотелось кричать. Возникало ощущение эйфории. Меня возбуждало буквально все, что связано с аэродромом: запах топлива и нашего парашютного склада, звук радиального поршневого авиационного двигателя, который я не спутаю ни с каким другим и даже атмосфера весны, как предвестницы начала нового прыжкового сезона. Даже сейчас, по прошествии пятнадцати лет со дня моего крайнего прыжка, набирая этот текст, я чувствую, как будоражат меня эти воспоминания, как сердце начинает быстрее биться и как возникает, пусть уже довольно слабое, но то самое чувство.
Опасность здесь заключается еще вот в чем: наркоман, вводящий себе дозу, например, морфия становится человеком маргинальным, общество его отталкивает, отвергает его поведение и образ его жизни как недопустимые. А вот экстремалом все восхищаются, кто-то тебя хвалит, кто-то завидует, ну а тех, кто не понимает такого увлечения, твоя все возрастающая гордыня сразу относит к числу «рожденных ползать, а не летать». Дальше – хуже.
Доктор Харт пишет, что «адреналиновая зависимость» измеряется не высотой экстатического воодушевления, а глубиной последующей за ним энергетической «ямы». После «эндорфиновых доз» вся остальная жизнь «сереет», начинается натуральное «похмелье».
Дух
Я четко помню, как на первом курсе университета, вместо пар, я снова поехал на свою любимую дропзону. Как обычно, прыжки осуществлялись с раннего утра и до обеда, т.е. в то самое время, когда у студентов идут лекции. И вот, после очередного удачного раскрытия основного парашюта я, наслаждаясь спокойным спуском, думал о том, как же моим однокурсникам сейчас плохо и нудно, и как мне хорошо, думал, что по сравнению с прыжками уже многое теряет свою прежнюю значимость.
Сейчас я понимаю, что это не были рассуждения адекватного человека, но рассуждения «наркомана».
Господь, по-видимому, хранил меня, именно поэтому «адреналиновая зависимость» не приобрела у меня каких-то тяжелых паталогических форм. Но даже при таком «лайт» варианте я четко помню, как ощущал, своего рода, легкую «ломку», от того, что самолет взлетал, а я оставался на земле. Когда уже в воздухе инструктор открывал двери нашего Ан-2 и шум потока врывался в салон, я помню (и до сих пор чувствую), как во мне нарастало возбуждение от предвкушения предстоящего прыжка.
Если вы думали, что красота земли с высоты птичьего полета или романтика служат причиной увлечения такого рода занятиями, то вы глубоко ошибались. Эти факторы имеют значение лишь на первых трех-пяти прыжках, а потом прыжок становится самодовлеющей ценностью. Когда «экстатический взлет» проходит, то появляется устойчивое желание снова сделать так, что было «хорошо». А как это сделать? Правильно, опять полезть в самолет.
Любая адреналиновая активность – довольно тяжелая страсть, несущая в себе негативные физические, психические и духовные последствия.
Ради чего все это? Исключительно ради «кайфа»! Я же не был военным, не состоял в парашютном пожарном отряде, я прыгал ради удовольствия. Современные парашютные системы позволяют свести риски для жизни к минимуму, но это не отменяет того факта, что любая адреналиновая активность – довольно тяжелая страсть, несущая в себе негативные физические, психические и духовные последствия. В силу описанных мной положительных впечатлений мне не хочется об этом говорить, но если быть честным, нужно признаться, что прыжки с парашютом способствовали развитию во мне гордыни и самолюбия.
Можно сколько угодно говорить, что во многих экстремальных видах спорта риск для жизни невелик, но люди все равно погибают и даже одна утраченная жизнь – это трагедия.
Душа
Был у нас на аэродроме прекрасный молодой парень, всего на пару лет старше меня, по имени Сергей. Он разбился насмерть не во время прыжка, а во время буксировки (это когда парашют тянут за трос, прицепленный к лодке или автомобилю). Серега был хорошим человеком и замечательным другом, я каждый день поминаю его в заупокойных молитвах.
Но ради чего он погиб? Он не успел ни закончить учебу, ни создать семью. Его смерть не спасла ничью жизнь, в ней не было героизма, или даже просто какого-то смыла. Ничего. Остались только родительские безутешные слезы и незаживающая рана в сердце. Ради чего такая жертва?
Недавно я посмотрел документальный фильм про восхождения на Эверест и другие восьмитысячники. У высотных альпинистов есть такой термин – «зона смерти». Это некая высотная граница, выше которой длительное (как правило, достаточно 2-3 дней) нахождение человека смертельно опасно. Эверест еще именуют самым высоким кладбищем, там регулярно гибнут люди и все это потому, что эвакуация трупа с высот, превышающих 7-8 тыс. метров или невозможна, или стоит порядка 20 тыс. долл. Все это, каким бы ореолом героизма не было окутано, – памятник человеческой гордыне и внутреннему скрытому эгоизму.
А главное – в этих смертях нет никакого смысла. Люди не защищали родину, не воевали, не спасали кого-то, не работали на благо науки. Они просто так хотели. Просто сознательно подвергали смертельной опасности свои тело и душу.
Достаточно вспомнить слова знаменитого Анатолия Букреева, ставшие эпитафией на памятной доске в базовом лагере, забравшей его жизнь Аннапурны: «Горы не стадионы, где я удовлетворяю свои амбиции, они – храмы, где я исповедую мою религию».
* * *
Даже если экстремал не попадет в статистическое число жертв своей активности, то это не значит, что все у него будет хорошо. Многочисленные стрессовые перегрузки заставляют работать сердце в учащенном режиме, что влечет за собой проблемы с сердечнососудистой системой, вплоть до инсульта и инвалидизации. Также сильно повышается расход кальция, могут возникать проблемы с пищеварением, страдает иммунитет, и это не говоря уже о потенциально возможных нервных истощениях, смещениях системы ценностей и депрессиях. Все еще ничего пока ты молодой, но здоровье не бесконечное.
Учитывая сказанное, мне хотелось бы отдельно подчеркнуть мое негативное отношение к организации разного рода экстремальных (парашютных или еще каких-то) православных молодежных клубов. Любая внебогослужебная деятельность священника должна приводить людей к Чаше, к Христу, к Центру христианской жизни, а здесь я лично вижу не только бессмысленный риск жизни и здоровью, но и сильнейшие духовные факторы, препятствующие этим главнейшим целям.
Можно сколько угодно писать «хорошие» отчеты о деятельности соответствующих епархиальных отделов, но, по себе скажу, у молодого человека, погруженного в экстрим, и в голове, и в душе на первом месте будут парашют, сноуборд, дельтаплан, акваланг, но не Христос. А этого допускать никак нельзя.
