«Война – не наш выбор»
Журналисты СПЖ побеседовали с митрополитом Горловским и Славянским Митрофаном (Никитиным) о том, насколько повлияли на паству годы военного противостояния и о том, возможно ли преодоление церковного раскола в Украине.
Владыка, за 10 лет вашего служения в сане епископа что оказалось самым трудным, а что, напротив, самым радостным?
Столько событий за эти десять лет произошло, что каждый год есть что-то «самое»: самое радостное и что-то самое трудное. Потом проходит время, и ты понимаешь: то, что для тебя в прошлом году было «самым», в этом году – совсем не «самое». А то, что было трудным, оказывается совсем не трудным. А уж 10 лет – это каждый год что-то самое: и радостное, и трудное.
Вы меня застали врасплох этим вопросом. Потому что сам себе я его не задавал. Что для меня было самым трудным? Когда прошло десять лет... Надо думать. Это ведь не мой личный юбилей, это какой-то отрезок работы вместе с другими людьми, которые работали со мной.
Для меня одним из важных событий является построенный Собор. Вот его не было, и вот он сегодня есть. Туда люди приходят, там появилась новая жизнь, которой не было раньше. Но сказать, что кроме этого больше нет ничего важного? Каждый день происходят какие-то встречи, какие-то эмоции, общение с людьми. В этот день они как раз и становятся «самыми-самыми». Ты потом уже это осмысливаешь.
Вообще, самое главное, что, слава Богу, мы сегодня живы. Десять лет прошло – мы здесь. Что-то получилось для Церкви сделать. Собор есть. Родные и близкие живы. Несмотря на все трудности, мы существуем и делаем то, что мы делаем.
Самое трудное? Наверное, самого трудного я в своей жизни еще не пережил. Когда я смотрю на других людей, то всегда ощущаю некое чувство стыда оттого, что мне легче, чем им, и я еще не пережил того, что переживают люди, которых я встречаю. Такое чувство я испытываю регулярно, оно у меня часто появляется. Что самого трудного я пережил? Наверное, по сравнению с этими людьми мне даже было бы и стыдно говорить. Слава Богу, ничего, у меня все хорошо. Я самого трудного в своей жизни еще не испытал и не пережил. Но вот я вижу, что людям, рядом с которыми я живу, которые рядом со мной, им всем гораздо тяжелее и труднее, чем мне, поэтому мне говорить о чем-то самом трудном язык не поворачивается и совесть не позволяет, это было бы враньем.
Мне не верится, что эти десять лет прошли, мне кажется, что я только вчера пришел, а сегодня – уже десять лет позади. Много было событий. Мне кажется, что я очень счастливый человек, потому что столько радости, сколько я получил, впечатлений, эмоций, общения, каких-то добрых дел, мне на двенадцать жизней хватит, и я уже взаймы живу каждый следующий год. Все самое радостное, мне кажется, у меня уже было и есть, и мне нужно только за все это отработать. У меня все хорошо.
Насколько, на ваш взгляд, годы военного противостояния изменили паству?
У нас есть ошибочное представление, будто что-то меняют годы или внешние обстоятельства. Я вижу и знаю из своего опыта, что никакие внешние обстоятельства и никакие годы никого не меняют. Меняемся мы сами. Причем только в том случае, если сами захотим измениться.
Началась война, исключительные трудности, боевые действия. Мало кто ведь во время войны родился и жил, и теперь знает, как вести себя в такой ситуации: что делать, куда бежать? Да, трудности, испытания. Кто был с гнильцой – куда эту гнильцу денешь? Она вся наружу и выходит. Кто умел в нормальное время в повседневной жизни жить не для себя, тот и во время войны, тем более, стал жить не для себя. Это все просто более контрастно, более ярко стало проявляться, но не более того.
Меняется человек не от войны, не от времени и не от обстоятельств. Меняется, когда он сам в себе вдруг увидел потребность измениться. Другой вопрос: что должно произойти, чтобы человек ощутил эту потребность измениться, стать другим? Наверное, только Евангелие может дать ответ на этот вопрос.
Я не видел примеров, когда люди изменились благодаря тому, что возле них снаряд упал, или вопреки этому. Люди получили толчок к изменениям, потому что у них появился новый опыт. Кто-то встретился в своей жизни с добротой, самопожертвованием, какими-то необычайными обстоятельствами – да, это оказало влияние. Кто-то сам себе вопрос задал: разве на фоне того, что происходит, я могу так дальше продолжать жить?
Да, люди меняются. Но чтобы все это происходило само собой? Знаете, я бы, наверное, сам так хотел: утром проснулся и – изменился. Но я знаю, что мне, для того чтобы в себе что-то поменять, надо постоянно что-то делать. И ни война, ни мирное время тут ни при чем. Тем более, я не представляю, что это может каким-то массовым образом происходить.
Люди не меняются из-за каких-то внешних обстоятельств. Люди меняются только тогда, когда они понимают, зачем им это нужно. Когда у них есть какой-то образец, пример, мотив. Когда они к чему-то стремятся. А так, что само собой что-то взяло и изменилось – я в это не верю. И война, к сожалению, никого ничему не учит и никого не меняет. Если человек привык жить только для себя, то когда случается война, в нем это лишь обостряется необыкновенным образом, и он доходит до мародерства, до извращений, до убийств, потому что рамки и границы дозволенного стираются.
Если же человек привык что-то делать для других, то с началом войны он и свою жизнь отдает, и тем более последний кусок хлеба, и ни на что не смотрит: ни на взрывы, ни на снаряды. Он идет и помогает не только людям, но и животным, и какие-то вещи невероятные делает. И это все мне приходилось видеть. Конечно, чему-то удивляешься, чем-то восхищаешься, от чего-то в ужас приходишь. Но чтобы вот так – время или внешние обстоятельства сами по себе кого-то меняли – у меня такого опыта нет.
Как бы вы оценили «активность» раскольников относительно других церквей УПЦ в вашей епархии?
У меня такое ощущение, что те беды, страдания, которые сваливаются на людей, многие используют как метод и средство самовыражения. Ведь что такое активность? Это выступления по телевизору? Приехал, возле окопа постоял с флагом? Рассказал, как ты любишь Украину больше всех, и потом поехал дальше кофе пить? Такой «активности» здесь больше, чем нужно. По-моему, она всех уже утомила, и самих раскольников в том числе. Им самим это уже надоело. Они попрыгали, порассказывали, побегали, поездили, ордена получили и успокоились. Настоящей активности нет никакой.
Если бы тут кто-то из раскольников храмы строил, работал с детьми, с молодежью, больных посещал, стариков, калек, немощных… А привезти две банки тушенки, сняться на камеру на фоне надписи «Краматорск» и сказать «мы на передовой были»? Они с такой «активностью» далеко не уедут и много не сделают… По-моему, им самим уже сегодня эта «активность» не нужна. Настоящих дел, которые требуют кропотливой, ежедневной, вдумчивой, последовательной работы, от них нет. И людей, которые готовы этим заниматься, на самом деле по пальцам можно пересчитать: их единицы. А в среде раскольников я таких вообще пока не встречал.
Есть медийно-активные персонажи, которым надо на чужой беде и на чужом горе попиариться и на фоне каких-то взрывов или разрухи рассказать, что «мы Украину любим больше всех». Потом они благополучно уезжают, оставляют здесь каких-то не очень внятных людей, которые не знают, чем тут заниматься и что тут делать, потому что у них нет поддержки. Авторитет – это не какой-то дешевый популизм. Его нужно реальными делами завоевывать, повседневным трудом. А на это никто из них не готов, и они едут обратно. Поэтому я не сильно переживаю по поводу этой их «активности».
Да, я понимаю, что сегодня «эра телевидения и интернета»: кто первый выступил, кто первый закричал, первый руку поднял, как в школе, и сказал «я больше всех люблю Украину» – тот и на коне. Ну, Бог им в помощь. Я считаю, что настоящая любовь к Родине выражается не в громких криках и не в самопиаре, а в ежедневном труде, который ощущают люди и который направлен на будущее, а не на сиюминутную конъюнктуру, которая сегодня одна, завтра другая, а послезавтра третья.
А как вы считаете: будет ли преодолен раскол в Украине?
Для того чтобы такие сложные проблемы, как раскол, преодолеть, недостаточно каких-то формальных решений, заявлений, деклараций или какого-то одного события – вот завтра мы решили, что раскола у нас больше нет, и его не стало.
Раскол – это конфликт. Реальный конфликт, который где-то видится со стороны, а где-то проходит через умы, через души и сердца, через семьи. Для того чтобы его преодолеть, нужны две вещи: терпение и любовь. И попытка добрыми глазами посмотреть друг на друга. Не пытаться сразу кого-то в чем-то обвинять, на кого-то навешивать ярлыки, а просто изо всех сил хотеть этот раскол преодолеть. Как только появится это желание, причем оно не может возникнуть только у какой-то одной стороны, так сразу мы раскол и преодолеем, с Божией помощью. Ведь если мы с вами хотим помириться, то мы будем искать способ, как это сделать. И нам Господь не простит, если мы будем жить так, как будто от нас ничего не зависит.
Нам надо стараться даже о тех, кто к нам относится со злом, с ненавистью, кто нас оскорбляет, унижает, кто на нас изливает клевету и грязь, все равно говорить не как о врагах, а как о наших братьях. Да, они сегодня поступают так. Да, что-то их побуждает так делать. Может, мы тоже где-то для них стали соблазном, в каких-то определенных вещах.
Я не говорю сейчас о канонической стороне вопроса. Я говорю о бытовых вещах. Потому что раскол чаще всего проходит не на высоком каноническом уровне, а на уровне бытовом – в конкретном селе, в городе. Батюшка живет по совести, честно – он хорош для людей, независимо от того, какого он патриархата. А если он где-то себе позволяет «баловаться», то и название патриархата ему не поможет. Люди ему доверять перестают. Вот здесь нам нужно работать. Нам просто нужно учиться с любовью относиться друг к другу, честно свои обязанности исполнять, чтобы нам люди доверяли.
Если кто-то захочет с нами разговаривать, не нужно ему говорить: «Ты раскольник», – и не идти навстречу. Но это не значит, что мы должны от всего отказаться и всем все отдать. Так тоже не годится и так не будет, это понятно.
Какую позицию стоит занять Церкви, чтобы в дальнейшем преодолеть церковный раскол? Стоит проявить жесткость, или же оставаться более лояльными?
Посмотрите: когда мы с помощью силы отвечаем на силу, мы, по сути, остаемся в контексте борьбы за здание или за какое-то место. Но в борьбе за человеческую душу мы проигрываем, потому что мы в итоге ведем себя точно так же, как те люди, которые захватывают храмы. Только у нас флаг другой.
Как это выглядело здесь, на Донбассе? Я хорошо помню историю, когда я ехал в Дебальцево. Оно тогда было в юрисдикции Украины и за него шли бои. Мне туда нужно было попасть в храм на службу. Я ехал через Артемовск. Вот стоит здесь батальон, который называет себя «Святая Мария». У него на флагах изображена Божия Матерь, написано «Святая Мария», масса православной символики, все вообще здорово: прямо нимбы рисуй и в иконостас ставь. Проезжаем нейтральную зону, выезжаем на ту сторону – там «Православная армия». Та же самая история. Армия православная, флаг православный, Нерукотворный Образ нарисован. В итоге, по факту, у нас батальон «Святой Марии» воюет против «Православной армии». Анекдот? Это реальность, которую лично наблюдал и от которой болит сердце. Люди, по сути, методы, принципы, способы ведения борьбы и полемики используют одинаковые. У них просто названия разные.
Если мы сегодня будем бороться с «Киевским патриархатом» теми же способами, которыми «Киевский патриархат» борется с нами, то чем мы от них отличаемся? Может мне кто-нибудь ответить на этот вопрос? Чего мы добьемся в итоге? Да, у нас другое название. Мы будем называться «Московский», а они «Киевский», и будем биться: кто кого победит, у кого ресурсов больше.
А если мы от них все-таки отличаемся, то чем? И это – ключевой вопрос. Мы не можем действовать как не-Церковь. Мы не можем действовать как просто какая-то мирская организация, даже если при этом у нас есть какие-то ресурсы. Я снова вспоминаю то, что Спаситель сказал Своим ученикам: «У Меня есть двенадцать легионов Ангелов, я могу умолить Отца Моего Небесного… Но оставьте, ибо не ведают, что творят». То есть в какой-то момент мы сознательно идем на поражение своих прав, на самоуничижение. Когда тебя ударили в правую щеку, подставь левую. Совсем не потому, что мы не можем ответить. Совсем не потому, что у нас нет ресурсов.
Например, история с делом по Сретенскому храму в Константиновке. Если я сегодня дам клич, то там тысячи людей соберутся. Мы просто в этот храм войдем, и никакой батальон нас не остановит. Мы захватим этот храм, будем в нем служить, и никто нас оттуда не выгонит. Мы имеем на это право: это наша земля, это наша собственность. Но у меня тогда вопрос: а чем мы отличаемся от тех людей, которые этот храм захватили? Ведь в таком случае между нами, по существу, нет никакой разницы. Эта позиция проигрышная, невыгодная. Абсолютно невыгодная.
А как тогда жить? Мы живем в таком мире, где нужно «зубами выгрызать», добиваться. Как ты будешь отдавать? Но в перспективе на пятьдесят, сто, двести лет – это единственная правильная позиция, потому что только так и может жить Церковь. И все, что НЕ ТАК, оно, как показывает практика, потом разрушается, идет в никуда.
И при том, что мы сегодня проигрываем где-то, я считаю, что мы правильно поступаем в том случае, когда подражаем Евангелию и Христу.
У нас может быть двести двадцать храмов, или сто восемьдесят, или семьдесят пять, или девяносто один. Мы ведем борьбу не за здания, не за имущество, не за храмы. Нам важно, чтобы люди ощущали и понимали, что там, где они находятся – это и есть Церковь, потому что она поступает по Евангелию, она следует за Христом. Даже тогда, когда ей невыгодно, когда ей трудно.
Это очень тяжело умом понять, это очень тяжело исполнить, потому что все привыкли, что когда у тебя что-то забирают, надо бороться.
И я не осуждаю тех людей, которые борются за свое имущество, за свои храмы, за свои здания. Знаете, почему? Потому что они туда свою душу вложили. Там есть их копейка, они этот храм строили, ремонтировали, они в него ходили. Они там своих детей крестили, своих внуков. Им реально больно, когда этот храм отбирают, и там служат раскольники. Этих людей, которые бьются за храм, я прекрасно понимаю. Они бьются за свой дом. Людей, которым заплатили деньги и которые приехали просто «порешать вопросы», я не очень понимаю. С какой бы стороны они ни были. Это Богу неугодно.
Когда мы видим жуткие кадры захватов, противостояний, мне трудно сказать, что людям, которые бьются за этот храм, им вообще этот храм нужен. Ну вот, они добились своего. А что они в этом храме дальше будут делать? Там же любви учат, смирению, прощению, доброжелательности. Что значит доброжелательность? Это когда я, встретившись с вами, желаю вам добра. Их вообще кто-то этому учит? Желать добра человеку, с которым ты встретился? Они вообще понимают, о чем идет речь? Для чего они в этот храм будут ходить? Зачем им это здание? Христос туда не придет. Он придет туда, где будет послушание Ему, где будет Любовь, где будет верность. И мы об этом не должны забывать в пылу борьбы, полемики и во всех остальных вещах.
Я не ответил на ваш вопрос. Потому что я понимаю, что вы хотели, чтобы я описал конкретные шаги: что нам делать, куда идти, где собираться, как добиваться своих храмов и своих зданий.
Вот я за свой собор буду биться. Я не хочу, чтобы кто-то сюда зашел, и в этом храме начал служить человек, которому «вдруг так захотелось». Мне кажется, что я имею на это право, потому что я туда душу, сердце, руки, ноги, голову вложил, часть моей жизни, причем не самую худшую. Но я не думаю, что кому-то это интересно со стороны.
Я вижу этот вопрос сложным, потому что, с одной стороны, нам нужно поступать по Евангелию и быть готовыми к бедствиям, к лишениям и трудностям, лишь бы не отступить от Христа. Но, с другой стороны, мои душа и сердце не переживут, если в этот храм придут люди, которым он не нужен, которые его разрушат, которые вообще к Церкви никакого отношения не имеют. Они – политики: им надо повоевать, покричать, о чем-то поговорить.
Когда я смотрю на эту историю, я вижу и тех, и тех людей. Я вижу тех, для которых храм – это их душа и сердце, и они бьются за него, потому что без него умрут . И тех, кто просто хочет на этом попиариться, что-то доказать кому-то. А потом он вечером домой приезжает и пьет кофе. Он что – пост соблюдает, утренние и вечерние молитвы читает, или для него важно, с какой совестью он утром проснется и пойдет в воскресный день к Чаше причащаться? На все эти вопросы нужно отвечать.
Насколько тяжело быть пастырем разделенной епархии? Ведь одна ее часть подконтрольна «ДНР», а другая – украинским властям?
Война – это не наш выбор. Никто из нас – ни я, ни духовенство, которое здесь служит – не думал, что нам придется столкнуться с разделением. Оно искусственное. Реально все те люди, которые сегодня находятся и на той, и на этой территории, они, кого ни спросишь, никто этого не приветствует.
В этой ситуации, с одной стороны, мы, как и все люди, испытываем все те же самые трудности. Я не могу себе позволить роскошь находиться на какой-то одной территории и чувствовать себя спокойно. У меня и там, и там паства. И там, и там люди. Это как голову свою – не разделишь же ее пополам?
Я не вижу картину в таком черно-белом цвете: вот там все черное, а вот тут – все белое. Если бы я так видел, может быть, мне было бы даже и легче. Но я понимаю, что все гораздо сложнее, что есть очень много нюансов. Общаясь с людьми, я вижу разные взгляды, разные точки зрения, разное отношение. Эти три года: 14-й, 15-й, 16-й – это все разные периоды в жизни нашей епархии…
И все эти обстоятельства говорят только об одном: никогда нельзя за ними идти. Они все время меняются. 2014 год – это одно, 2015 год – это другое, 2016-й – это третье. А каким будет 2017 год, я не знаю.
Если бы мы последовали соблазну поддаться обстоятельствам, то мы давным-давно бы уже потерялись как Горловская и Славянская епархия. А мы не потерялись. Мы остались вместе. Духовенство – вместе, чувствует себя единым целым. Народ верующий – тоже.
Я не чувствую разницы, когда я служу Литургию в Горловке, или Славянске, Краматорске, Константиновке, Бахмуте или в любом другом городе «ДНР» или Украины. Для меня это одни и те же люди.
Есть внешние трудности: ты перемещаешься через блокпосты, тебе не доверяют ни те, ни другие, потому что мы отказываемся заниматься политикой. В Украине мы говорим: «Мы вне политики». В «ДНР» мы говорим: «Мы вне политики». И в Украине начинают нас подозревать: а что это они вне политики? И в «ДНР» говорят нам: а что это вы такие интересные? Вы тут вот должны…
Здесь одна валюта, там другая. Время разное: у нас час разницы. Между Горловкой и Торецком двадцать километров, и когда-то это одно благочиние было. А у нас час разницы сегодня. Все эти вещи реально присутствуют в нашей жизни. Мы их не выдумали, это есть. Граница есть, зона разграничения есть, документы разные есть, а люди – одни и те же. Паства одна.
И наша задача сегодня – не разделять людей, не делать так, чтобы эта пропасть, этот раскол, это разделение становились глубже. В Церкви люди не ищут разделения. И мы стараемся эту задачу изо всех сил выполнять. Это – наша главная цель.
Можно пожить там, пожить здесь, сравнить. Я же не буду сейчас говорить о политике, о ценах на продукты, на бензин, об отношении… Это и так все знают. А как пастырь, как священнослужитель, я могу всем свидетельствовать: мне одинаково хочется молиться с людьми и на той стороне, и на этой. Я их вообще не разделяю, никогда не разделял и в будущем разделять не собираюсь. Это все – одна большая семья, Горловская и Славянская епархия, независимо от того, где проходит линия разграничения. В 2014 году она в одном месте проходила, в 2015 – в другом, в 2016 – в третьем. И что нам теперь: людей делить по этой линии? Идти за политиками? Они когда-нибудь закончатся, а нам друг другу в глаза смотреть.
Политики будут решать свои проблемы, а мы будем свои решать. И нам нужно понимать, что ты утром выходишь, с тобой встречается человек, ты ему в глаза смотришь. Это же не телевизор смотреть и непонятно о чем разговаривать? Ты выходишь в храм и говоришь с людьми. Они у тебя берут благословение, о чем-то спрашивают, ты с ними вместе молишься. Пусть себя кто-нибудь поставит на это место – и сразу на многие вопросы получит ответы. Когда ты переезжаешь границу, ты не к врагам едешь, ты едешь к своей пастве. И когда возвращаешься, ты возвращаешься не к врагам, а домой, к своей пастве.
Как вы относитесь к тому, что сейчас очень часто стали сравнивать деятельность и личности покойного Предстоятеля УПЦ Митрополита Владимира с нынешним Блаженнейшим Митрополитом Онуфрием? При этом Митрополита Владимира называют патриотом Украины, в то время как Блаженнейший Онуфрий якобы не столь патриотичен?
Я о Блаженнейшем Митрополите Владимире могу вспоминать только самыми добрыми и теплыми словами. Его руки на моей голове были во время епископской хиротонии. Я присягу в его присутствии давал. Он мне доверил управление епархией, ввел в число епископов Украинской Православной Церкви. И тот опыт общения, который был у меня с Митрополитом Владимиром – это, наверное, самое лучшее время и самые лучшие впечатления в моей жизни. Я могу об этом свидетельствовать всему миру хоть каждый день. И могу только сожалеть о том, что на сегодняшний день мы не можем от самого Блаженнейшего Владимира услышать ответ на вопрос, который вы только что задали.
Самая большая глупость – это противопоставлять Блаженнейшего, который почил в Бозе, Владимира, Блаженнейшему нынешнему. Да, они разные люди. А как по-другому? Конечно, разные. Все люди разные. Да, у них разные характеры, у них внешность разная. Они разный возраст имеют, в разное время родились. Мы что, об этом дискутировать будем? Это что, предмет для разговора? О чем вообще речь вести? Конечно, они разные. Но! И Блаженнейший Владимир, и Блаженнейший Онуфрий всю свою жизнь отдали Церкви. И Блаженнейший Владимир, и Блаженнейший Онуфрий о себе могут сказать одинаково с чистой совестью, что они патриоты.
Я тоже патриот Украины. Я об этом говорю, находясь здесь, в Горловке. Я не стесняюсь об этом говорить. Только в моем понимании быть патриотом – это не с флагом бегать и не кричать лозунги, которые разделяют людей и заставляют их стрелять друг в друга. Ни покойный Блаженнейший, ни нынешний Блаженнейший ни разу себе этого не позволили. И сегодня те люди, которые патриотизм понимают как пиар, как просто какие-то крики, какие-то выступления… Они спекулируют именами людей, которые всю свою жизнь отдают Церкви.
Вот вы спрашивали, что я увидел, пробыв в Горловке 10 лет? За эти десять лет в Горловке я собор построил, новые храмы, какие-то социальные проекты запущены и до сегодняшнего дня существуют. Я могу о себе сказать, что я люблю свою страну, люблю свою Родину и стараюсь делать для нее все, что в моих силах? А Блаженнейший Владимир разве не так делал? Сколько он сделал для Украины, для каждого из нас, для Церкви? Разве мы сегодня можем о нем посметь сказать, что он не был патриотом, не любил свою страну или что-то сделал для страны так, что нам сегодня за это стыдно? Да никогда в жизни. Он самый настоящий патриот Украины. Он для Украины сделал больше, чем все те, которые сегодня кричат, что они патриоты. Он не разделил Украину. Он спокойно приезжал на Донбасс, в Крым, во Львов, в Ивано-Франковск, в Чернигов, в Хмельницкий, да неважно куда – на север, на юг, на запад, на восток, и везде его встречали с любовью, как своего пастыря.
Та же самая история и с сегодняшним нашим Блаженнейшим владыкой Онуфрием. Несмотря на тяжелейший раскол, разделение, которое не он принес в страну. Он не отдавал приказ ни о бомбардировках, ни об обстрелах, ни о боевых действиях. На его руках нет крови. Он сегодня не разделил страну и не наказал даже тех, кто лично против него воюет и выступает. Он старается как пастырь, как священнослужитель, скромно и самоотверженно нести свое служение народу и Украине. В тяжелейшее, непростое время.
Сегодня быть Предстоятелем – это самое неблагодарное дело: от тебя все всего требуют, ты всем должен, и люди прямо противоположных взглядов считают, что патриотом ты будешь только в том случае, если ты поддерживаешь только их. Но Блаженнейший ведет себя как пастырь и как настоящий патриот, и я его полностью поддерживаю. И противопоставлять Блаженнейшего Владимира и Блаженнейшего Онуфрия? Я не вижу в этом никакого смысла.
А что Блаженнейший сегодня сделал плохого для Украины, что его в чем-то обвиняют? Он разве не отдает всю свою жизнь службе, Церкви, тому, что он должен делать, и тому народу, которому он служит всю свою сознательную жизнь? Просто раньше это, может быть, не так было заметно, а сегодня он Предстоятель, сегодня его все видят, сегодня каждое его слово обсуждают. Противопоставлять этих двух людей абсолютно бессмысленно. Я еще раз говорю: и один, и другой всю свою жизнь отдали служению Церкви. А Блаженнейший Онуфрий продолжает отдавать и сегодня. И я бы в этом хотел быть похожим и на одного, и на второго.
Я считаю, что они оба – патриоты. И я такой же патриот, как и они. Я тоже хочу, чтобы в нашей стране был мир, чтобы люди всю свою энергию, все свои силы тратили не на то, чтобы разрушать, а на то, чтобы строить. Чтобы имели способность говорить не только «да», но и «нет». Именно это вызывает наибольшее количество возмущений и противоречий, что у человека есть свое мнение, и что он способен его высказывать. Что он имеет право любить Украину так, как он это видит, и как он считает нужным.
Что бы вы могли сказать тем людям, которые проживают по ту сторону от линии разграничения, далеко от горячих точек, и которые не всегда могут понять, что на самом деле происходит?
Телевизор – это не реальная жизнь, а тот взгляд на вещи, который навязывают всем нам, с помощью которого нас учат, как мы должны смотреть на те или иные события. Естественно, нам трудно с этим бороться. Мы, получается, вынуждены на все происходящее вокруг нас смотреть не своими, а чужими глазами. И результатом этого становится какое-то искаженное мнение.
Вот как я, например, могу оценить ситуацию в Африке? Я там не был, не видел ее, не слышал. Или в Сирии? Что мне журналисты покажут, что по телевизору расскажут об этой ситуации, так я и буду думать. И если я отдаю себе отчет в этом, я все-таки буду стараться думать хотя бы о том, что, может быть, я не все знаю. Может быть, есть что-то такое, о чем мне не рассказали или не захотели рассказать.
Понятно, что у людей нет ни желания, ни возможности самим сюда приехать. Но тем не менее стоит попытаться все-таки добрыми глазами посмотреть на тех людей, которые живут рядом с тобой – в этом нет ничего плохого. Попытаться в соседях увидеть не врагов, а тех, кто рядом с тобой жил раньше, живет сейчас и будет жить дальше. Наверное, это добрая попытка, и ничего плохого в ней нет. Во всяком случае, я так стараюсь на людей смотреть, и те люди, которых я знаю, стараются поступать так же. Мы стараемся учить тому, чтобы друг на друга смотреть добрыми глазами.
Видеоверсию интервью смотрите на канале СПЖ
