Апостольское служение Федора Достоевского

Сегодня сто девяносто пять лет со дня рождения Федора Достоевского. Готовя материал к этой публикации, я ловил себя на мысли о той колоссальной потере, которую претерпевает наша молодежь, лишенная возможности дышать духом того времени, изучать, хотя бы в объеме советской школы, русских классиков, понимать, как и на чем они были воспитаны.

В своем дневнике Федор Достоевский пишет: «Мы в семействе нашем знали Евангелие и свою историю, чуть не с малого детства. Мне было всего лишь десять лет, когда я уже знал все главные эпизоды русской истории из Карамзина, которого вслух по вечерам нам читал отец».

В том возрасте, когда мы в школе читали как «Мама мыла раму», Федор, вместе с четырьмя братьями, учился читать по книге, которая называлась «Сто четыре Священные истории Ветхого и Нового Завета». Во время домашних чтений дети Достоевских приобщались к мировой литературе. Знаменательны слова Михаила Достоевского, брата Федора, написанные в мае 1838 года отцу: «Папинька! Как мне благодарить Вас за то воспитание, которое Вы мне дали! Как сладко, как отрадно задуматься над Шекспиром, Шиллером, Гете, чем осеняются эти мгновения!» 

Я не знаю, кто из наших детей сегодня способен благодарить отца не за «Айфон» или «Айпад», а за то, за что благодарил отца Михаил Достоевский. Определяя программу детского чтения для своих детей, отец Достоевского писал: «Скажу лишь вообще: берите и давайте лишь то, что производит прекрасные впечатления и родит высокие мысли». Я бы написал золотыми буквами эти слова на входных дверях нашего министерства образования, если бы мне кто-то дал такую возможность…

По роковому стечению обстоятельств Ф.Достоевскому предъявили обвинение за чтение атеистического письма Белинского к Гоголю, с идеями и пафосом которого он явно был не согласен. 23 апреля 1849 года Федор был арестован по «делу Петрашевского».

22 декабря 1849 года, когда был объявлен приговор и были сделаны приготовления к казни осужденных, Достоевский был уверен, что через несколько минут умрет и «будет с Христом». Нежданное помилование он пережил как воскрешение из мертвых. Позже он это не раз припоминал в своих романах, но впервые он рассказал об этом в письме брату, написанном в тот день, когда в течение нескольких минут его жизни сошлись Голгофа и Пасха: «Брат! я не уныл и не упал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть – вот в чем жизнь, в чем задача ее…» 


(Монолог князя Мышкина о ценности времени)

Достоевский пережил второе рождение, он ощутил себя новым человеком, и жизнь поначалу оправдывала восторженные чаяния. Этим ожиданием новой жизни пронизано ликующее прощальное письмо брату из Петропавловской крепости: «Как оглянусь на прошедшее да подумаю, сколько даром потрачено времени, сколько его пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности, в неуменье жить; как не дорожил я им, сколько раз я грешил против сердца моего и духа, – так кровью обливается сердце мое. Жизнь – дар, жизнь – счастье, каждая минута могла быть веком счастья. Брат! Клянусь тебе, я перерожусь к лучшему. Вот вся надежда моя, все утешение мое».

Во время почти двухнедельного пребывания в Тобольском тюремном замке недавние петрашевцы почувствовали «живейшую симпатию» и участие «ссыльных старого времени» и их жен. И здесь Достоевскому был первый знак судьбы: жены декабристов вручили ему символический дар – Новый Завет в русском переводе издания 1823 года. Этот дар стал событием в жизни Достоевского, залогом его будущего «перерождения убеждений», основанием его «новой жизни».

Началась «новая жизнь» заточением в Мертвом Доме. Достоевский вспоминал каторгу с разными чувствами, подчас тяжелыми; но чем старше становился писатель, тем благодарнее был судьбе за этот урок жизни. «Те четыре года считаю я за время, в которое я был похоронен живой и закрыт в гробу». Как жил эти годы, Достоевский рассказал в «Записках из Мертвого Дома», но каторжная, полная лишений жизнь была для него прежде всего духовным испытанием. Писатель воспринял каторгу как очистительное страдание, сопричастное Голгофе и воскрешению Христа. Отправляясь на каторгу, Достоевский сознавал: «Теперь, переменяя жизнь, перерождаюсь в новую форму. Брат! Клянусь тебе, что я не потеряю надежду и сохраню дух мой и сердце в чистоте. Я перерожусь к лучшему. Вот вся надежда моя, все утешение мое».

Ожидание исполнилось – на каторге произошло «перерождение убеждений». Суть того, что случилось, Достоевский выразил емкой формулой: «идеи меняются, сердце остается одно». «Перерождение убеждений» – трудная тема для самого Достоевского. В этом он признавался брату сразу после выхода из каторги: «Что сделалось с моей душой, с моими верованиями, с моим умом и сердцем в эти четыре года – не скажу тебе. Долго рассказывать. Но вечное сосредоточение в самом себе, куда я убегал от горькой действительности, принесло свои плоды».

«Перерождение убеждений» стало обретением духовной «почвы», осознанием Истины и полным приятием Христа и Евангельского Слова. Евангелие Достоевского вобрало в себя следы многолетнего чтения и раздумий писателя над страницами Вечной книги, впитало каторжный пот и грязь. Оно осеняет жизнь и творчество гения. На каторге Достоевский читал только Евангелие. Читать иные книги было запрещено… Но самое страшное для него было то, что он был лишен права писать.

Но Федор Достоевский нарушил запрет. Вопреки приговору он писал – сначала на отдельных листах во время пребывания в госпитале; позже, когда появилась возможность безопасного хранения записей, он свел их в отдельную тетрадь, которая заполнялась вплоть до конца 50-х годов. Достоевский создал удивительное произведение, которое он назвал «тетрадкой каторжной», а исследователи – «сибирской тетрадью». Эта самодельная тетрадь в одну восьмую листа до сих пор хранит в себе следы скрытной, урывками продвигавшейся работы. Хранил Федор «каторжную тетрадь» в средине Евангелия, чтобы скрыть ее во время обыска.

Евангелие стало для Достоевского воистину «Благой Вестью», давним и вечно новым Откровением о человеке, мире и правде Христа. Из этой книги Достоевский черпал духовные силы в Мертвом Доме, по ней он выучил читать и писать по-русски дагестанского татарина Алея, который признался ему на прощание, что он сделал его из каторжника человеком.

Он никогда не расставался с Евангелием и всегда брал его с собой в дорогу. Во время творческих ночных бдений Евангелие лежало у него на виду, на письменном столе. Когда ложился спать, Достоевский всегда клал его так, чтобы оно было под рукой. По этой книге он проверял свои сомнения, загадывал свою судьбу и судьбы своих будущих героев. Если бы мы жили сегодня хотя бы наполовину так, как жил с Евангелием Достоевский на каторге, если бы оно стало для нас и хлебом и водой – как много в нашей жизни и жизни нашего общества изменилось бы!
 
В мировой литературе было немало писателей, которые превосходно знали Священное Писание, изучали его, использовали его идеи и образы в своем творчестве. Но вряд ли найдется кто-либо еще, кто, как Достоевский, не только четыре года читал только одно Евангелие, но пережил и прожил его как свою судьбу – страдания, смерть и воскрешение Христа как свою смерть в Мертвом Доме и свое воскрешение в новую жизнь. Эта книга вобрала в себя не только страдания, но и духовный опыт писателя.

У Достоевского была религиозная концепция творчества. Как священник на исповеди, писатель был исповедником своих героев. Их грехи становились его грехами, увеличивая тяжесть его креста. Свою вину герои и их автор разрешают самим актом творчества: исповедью, покаянием и искуплением своих и чужих грехов.

Эта идея позже была выражена в служении и поучениях старца Зосимы: сделать себя ответчиком за чужой грех. Виноваты все. У каждого своя мера вины. Одни виноваты в том, что сделали, другие – в том, что не сделали. Кажущаяся невиновность – лишь иллюзия: каждый из нас в ответе за мировое зло.

Евангелие дает для понимания творчества Достоевского больше, чем любые исследования литературных критиков. Эстетический принцип множественности точек зрения – это преломление его каторжного Евангелия. Евангелие – ключ и к «полифоническим романам» Достоевского, его диалогизмам поэтики, его христианской концепции человека и мира. Оригинальность Достоевского состоит не в исключительной новизне, а в последовательном и бескомпромиссном следовании Евангельским истинам его героев.

Федор Михайлович Достоевский был одним из тех, кто своим творчеством выразил идею христианского реализма. Христианский реализм – это реализм, в котором Бог Жив, где зримо присутствие Христа, где явлено Откровение Слова. Известному принципу «Человек – мера всех вещей» Достоевский противопоставил иной принцип: «Христос – мера всех вещей». Ф.Достоевский дал новое понимание искусства как служения Христу, смысл которого он видел в апостольском призвании – проповеди Святаго Духа.