Авраам – отец для всех, или Человек, рядом с которым хочется молчать
«Лоно Авраамово» – это словосочетание знаем мы все. И все туда стремимся. Посмотреть же на личность праотца с нового ракурса предлагает протоиерей Владимир Долгих.
22 октября Православная Церковь чтит память праведного праотца Авраама. Про него, казалось бы, мы знаем практически все. Но нет, ведь есть ракурс, с которого посмотреть на Авраама не пробовал никто из нас, и этот ракурс раскрывается в трактате «Страх и трепет» датского философа Сёрена Кьеркегора. Одно название чего стоит.
Я прекрасно понимаю, что Кьеркегор далеко не святой отец и даже не православный христианин, но его рассуждения об Аврааме в свое время произвели на меня большое впечатление. Мне еще ни разу не выпадала возможность поделиться ими, а потому и пришла в голову мысль написать эту статью. Давайте постараемся абстрагироваться от конфессиональной принадлежности Кьеркегора и слегка прикоснемся к его «Похвальной речи Аврааму», ведь она действительно стоит того.
Свое слово Кьеркегор начинает с упоминания о некоем вечном сознании человека, благодаря которому память о герое продолжает жить в сочинениях писателей и поэтов. Да, они не могут достигнуть того, чего достиг герой, но они могут любить его, радоваться ему и восхищаться им. От того писатели и поэты счастливы, ведь герой является как бы их лучшей сущностью. Через воспоминания и восхищение герой становится достоянием поэта. Без этого вечного сознания жизнь человека была бы безутешна и пуста. Подумаем, что, в определенной мере, каждый из нас является таким писателем и поэтом, ведь у каждого из нас есть свой герой – любимый святой, жизненный подвиг которого произвел на нас особенное впечатление.
Мы влюбляемся в те образы святых, которые являются нашим идеалом. Как маленькие дети мы хотим быть похожими на выбранных нами героев.
Святость великих пустынников, мучеников, святителей для нас недостижима, но воспевая святого, восхищаясь им, принося ему свои молитвы, мы хоть немного становимся сопричастниками его героизма. И действительно, ведь мы влюбляемся в те образы святых, которые являются нашим идеалом. Как маленькие дети мы хотим быть похожими на выбранных нами героев.
Кьеркегор идет дальше и называет Авраама самым великим из бывших на земле героев. Он величественнее великих в силе, в мудрости, в надежде и в любви, потому что он велик в вере, с которой произрастает все остальное: «Самым великим из всех оказался Авраам: он был велик мощью, чья сила лежала в бессилии, велик в мудрости, чья тайна заключалась в глупости, велик в той надежде, что выглядела как безумие, велик в той любви, что является ненавистью к себе самому». От таких слов «мурашки» по коже пробегают.
Именно благодаря вере Авраам оставляет землю своих отцов и уходит в землю обетованную, где ему предстоит стать чужаком. Позади его остается земной рассудок, который только и может твердить об опасности, абсурдности и бессмысленности такого предприятия. С собой Авраам взял лишь веру. Верой он получает обетование о происхождении от него многочисленного народа, что в его семени благословится и всякий человеческий род.
Рассказывающие нам об этом строки Священного Писания мы часто просто пролистываем и идем дальше, чего тут непонятного? Но Кьеркегор предлагает немного остановиться и представить, как проходит день за днем, утекает время, Авраам стареет, возможность рождения долгожданного наследника становится уже невероятной, но он все равно верит. Он не забывает о данном Богом обещании, а потому и Бог не забывает Авраама.
Проходит день за днем, утекает время, Авраам стареет, возможность рождения долгожданного наследника становится уже невероятной, но он все равно верит.
Будь мы на его месте, как бы мы суетились, сомневались, нервничали, роптали, а он все верил и ждал. «[Авраам] не считал дни в тоске, по мере того как проходило время, – пишет Кьеркегор, – он не бросал с подозрением взгляды на Сарру, боясь, что та стареет; он не останавливал движение солнца, чтобы Сарра не старилась вместе со всеми его ожиданиями, он не пел для Сарры втайне свои печальные жалобы». В таком положении мы бы уже давно сказали Богу: «Наверное, нет, Господи, на то Твоей святой воли». Но для Авраам подобное сомнение означало бы отказ от данного ему обетования. Даже Моисей поколебался в вере и возроптал, перед тем как высек воду из скалы в Хориве (Исх. 17, 4-6), Авраам же оставался тверд.
Авраам и Сарра были уже немолоды телом, но при этом достаточно молоды, чтоб испытать радость отцовства и материнства. И Господь в свое время исполняет Свое обещание – у них рождается долгожданный сын. Бог видел веру Авраама и подверг ее еще одному тяжелейшему испытанию. Ему предстоит принести столь любимое дитя в жертву.
Наш ум попросту отказывается понять это повеление, свое внутреннее возмущение мы пытаемся сдержать успокаивающими мыслями, что это просто испытание веры, недоступное нашему рассудку. Где-то так оно и есть, но давайте снова остановимся на этом эпизоде Священной истории.
«Все было потеряно! – пишет Кьекегор, – Семьдесят лет верного ожидания, затем – краткая радость исполнения веры. Но кто же тот, кто вырывает посох из рук старца, кто же тот, что требует, чтобы старец сам переломил его! Кто же тот, что обрекает на безутешность седовласого мужа, кто же тот, что требует, чтобы он сам поступил так! […] И все же Авраам был избранником Божьим, и сам Господь подверг его этому испытанию. Теперь уже точно все было потеряно! Великолепное воспоминание о человеческом роде, обетование о семени Авраамовом – все это оказалось просто случайностью, мимолетной мыслью Господней, которую самому же Аврааму предстояло теперь разрушить».
Бог повелевает принести сына в жертву и при этом Авраам все равно верит – верит, что состарится рядом с Исааком. Он верит в противоречие.
Сегодня, когда мы знаем, чем закончится эта история, нам сложно абстрагироваться от ее счастливого конца. Однако давайте все же попробуем представить, каково было нашему «рыцарю веры» – как именует Авраама Кьеркегор. Для него все должно было казаться бессмыслицей, смерть сына должна была разделить их навсегда, все надежды, все упования, все должно было рухнуть. Но Авраам верил, ему предстояло снова поднять свою седую голову, чтоб через него воссиял Лик Божий, ведь «испытывал Авраама сам Господь».
Опять же, это мы бы колебались или уже давно разуверились, а Авраам продолжал верить, верить в то, что данные ему Богом обетования все равно исполняться здесь на земле. Если бы он думал о блаженной вечности, о воплощении обещанного за порогом смерти, то ему было бы легче, да и вера не конфликтовала бы с рассудком. Бог повелевает принести сына в жертву и при этом Авраам все равно верит – верит, что состарится рядом с Исааком. Он верит в противоречие.
Кьеркегор пишет, что даже если бы Авраам усомнился, то такой муж как он все равно сотворил бы нечто великое. Он мог бы сам отправиться на гору Мориа, приготовить все необходимое для жертвоприношения и воззвать к Богу словами: «Не пренебреги этой жертвой, это не лучшее, что у меня есть, […] однако это лучшее, что я могу отдать», – и он вонзил бы нож себе в грудь. Даже при таком исходе Авраамом восхищались бы народы.
«Однако одно дело, когда тобой восхищаются, – пишет философ, – а совсем другое, когда ты становишься путеводной звездой, которая спасает тех, кто охвачен страхом».
В этот раз Аврааму предстояло самому заколоть своего ребенка.
Рано утором Авраам отправился на гору Мориа. Исполнение повеления Господнего налагало на него молчание, ведь никто, даже родная Сарра не поняла бы его. Многие и многие отцы в истории человечества теряли своих детей. Для всякого родителя это тяжелейшее испытание, это крушение надежд. Во всех таких случаях действовал невидимый и непостижимый промысел Господень, но ни в этот раз. В этот раз Аврааму предстояло самому заколоть своего ребенка.
До дрожи и до слез пронизывают слова Кьеркегора: «И он стоял там, старец, с единственной своей надеждой! Однако он не усомнился, он не озирался в страхе направо и налево, он не бросал вызов небесам в своих молитвах. Он знал, что сам Господь Всемогущий испытывал его, он знал, что это была самая тяжкая жертва, которую от него можно было потребовать; но он знал также, что ни одна жертва не бывает слишком тяжела, когда ее требует Господь, – и он занес нож». Хочется остановиться, с замершим дыханием, парализованным телом, восхищением и восторгом смотреть на Авраама. Поистине нет в вере равных ему! Его рука не обессилила, он не упал без чувств, его глаза не затуманило горе. А ведь в проливном случае он не увидел бы ни Исаака, ни запутавшегося в ветвях овна.
Будь хоть толика сомнения в вере Авраама, то его возвращение домой было бегством, а гора Мориа у всех поколений ассоциировалась бы с горечью и поражением. Но он сумел обрести все и сохранить сына. Более Господь Исаака не отнимал у Авраама.
Добавить к этому мне попросту нечего. Много подвижников мы встречаем и на страницах Священного Писания и в новозаветной христианской истории, все они велики и святы, но вера Авраама действительно величественнее всех!
