Как сохранить у ребенка веру на чужбине?
Православный священник в США рассказывает, на каком языке за границей проводить богослужения, чтобы дети не прекращали посещать храмы.
Сегодня за границей находятся миллионы украинцев, в том числе и верующие УПЦ. Пока еще они там очень недолго, еще крепки связи с Родиной. Им кажется, что разлука с родной страной временна и мимолетна. Но опыт миграций других стран и наций свидетельствует: огромная часть тех, кто «пережидает» войну в Европе, останется там навсегда даже после окончания боевых действий. Кому-то просто некуда возвращаться, к кому-то наоборот – планируют приехать мужья или родные, а большая часть просто успела врасти в новое общество. И пускай даже не они – а их дети. Ребята пошли в местные школы, обросли новыми знакомыми и друзьями, выучили язык. Многие наши беженцы говорят, что дети на языке их новой Родины говорят чаще, чем на родном. И с годами эта тенденция будет только усугубляться.
В то же время, сегодня в Европе уже почти сотня приходов УПЦ. Сейчас это островки Украины. Той жизни (в том числе и церковной) которая была у них дома. Но пройдет поколение, другое, вырастут нынешние дети, у них родятся свои. Будут ли они посещать родной храм так же как их родители? Что нужно, чтобы они не отошли от прихода, от веры? Предлагаем вам опыт православного священника в США Джона Уайтфорда, который пережил подобные события и, возможно, имеет ответы на эти вопросы.
Редакция СПЖ
Прерванная традиция
Мы с женой пребываем в православной вере уже 34 года, хотя оба происходим из неправославных семей. За эти годы, потеряв многих родных, мы часто обращаемся к Акафисту за упокой усопших. Этот Акафист читается обо всех умерших – православных и неправославных, христианах и нехристианах. Особое место в нём занимают молитвы о тех, кто ушёл при трагических обстоятельствах, таких как самоубийство, о тех, кто умер без покаяния, в юном возрасте. Для меня он стал источником большого утешения.
Однако есть в этом Акафисте строка, напоминающая о трагедии иного рода. Заключительная молитва начинается словами: «Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый! Сам Господи, упокой души усопших рабов Твоих...» Далее следует обширный перечень категорий усопших, среди которых есть и такие слова: «о всех, кто повелел и просил нас молиться о них, о которых нет молящегося из верующих...»
Эти слова неизменно наводят меня на мысли о многих знакомых пожилых людях, у которых нет потомков, активно участвующих в жизни Православной Церкви. Хотя их семьи на протяжении веков хранили веру, эта длинная череда верных христиан пришла к печальному завершению – они не смогли передать веру своим детям и внукам.
Как же это происходит?
Наблюдая подобные случаи на протяжении многих лет, я заметил, что проблема обычно не в том, что родители не пытались передать веру. Они водили детей в церковь, стремились научить их вере так же, как научились сами от своих родителей. Основные сложности, как правило, возникали в двух аспектах.
Во-первых, они недооценили токсичность некоторых аспектов американской культуры, особенно в системе государственного образования США. Эта проблема характерна не только для русских. Иммигранты часто полагают, что американские школы действительно нацелены на качественное образование, не осознавая, насколько враждебно они стали относиться ко всему, что хотя бы отдалённо напоминает традиционное христианское мировоззрение. Вторая проблема заключается в непонимании того, что их дети, как правило, не будут владеть русским языком так же свободно, как родители, а следующее поколение чаще всего вообще не будет его знать, не говоря уже о церковнославянском, который сложен для понимания даже носителям русского языка, не посещающим регулярно богослужения.
Когда русские эмигранты после большевистской революции оказались в Китае, им удалось создать русские общины, сохранившие лучшие черты русской культуры. Это стало возможным благодаря тому, что китайцы не воспринимали их или их детей как своих соотечественников, даже если те родились в Китае и свободно владели китайским языком. Америка же, напротив, отличается исключительной открытостью – иммигрантов, получивших гражданство и принявших американский образ жизни, здесь сразу начинают воспринимать как своих. Их дети, соответственно, растут с осознанием себя американцами, и окружающие относятся к ним так же. Однако наряду с этой гостеприимностью американской культуры существует тонкое, но настойчивое давление в сторону ассимиляции. Хотя страны Западной Европы сегодня стали более открытыми к иммигрантам, они не знают такой мощной ассимиляционной динамики, как в США. В результате семьям крайне сложно сохранить использование любого языка, кроме английского.
Я не выступаю против стремления семей передать новым поколениям второй язык. Мы сами прошли этот путь. Моя жена – китаянка, наши дети выросли, говоря по-китайски. Мои внуки также осваивают китайский язык. Однако уже моя младшая дочь владеет им не так хорошо, как старшая, а внуки, вероятно, будут знать его хуже, чем их родители.
Разумеется, я надеюсь, что их уровень владения китайским языком будет не ниже, а то и выше нынешнего. Я считаю, что стоит прилагать усилия, чтобы воспитывать детей двуязычными – это существенно облегчит им освоение любых других языков в будущем. Однако реальность такова, что это требует значительных усилий, и большинство семей просто не готовы вкладывать столько сил в передачу второго языка, не говоря уже о том, чтобы добиться его понимания на уровне носителя.
Когда я принял православие, я посещал англоязычный приход, где церковнославянский использовался лишь изредка – в некоторых ектениях и праздничных тропарях. Однако когда мы с женой вернулись в Хьюстон, где когда-то встретились, единственным приходом РПЦЗ во всём Техасе был храм св. Владимира, где богослужения совершались преимущественно на церковнославянском. Признаться, если бы это был первый православный храм, который я посетил до принятия веры, я не уверен, что обратился бы – слишком сложно следить за службой на незнакомом языке.
Тем не менее, приняв веру, мы стали прихожанами этого храма, и со временем я даже начал преподавать в воскресной школе. К тому моменту я немного освоил церковнославянский и решил познакомить детей с основными богослужебными фразами. Начал я с простого вопроса: «Кто знает, что означает "Господи, помилуй"?» Никто из детей не знал. А ведь если не понимаешь даже "Господи, помилуй" (что значит "Господи, помилуй"), то, вероятно, не знаешь на церковнославянском вообще ничего.
За шесть лет служения в храме св. Владимира я заметил определённую закономерность.
Дети исправно посещали службы с родителями, но с наступлением подросткового возраста начинали появляться всё реже, а то и вовсе пропадали из виду. Очевидно, достигнув определённого возраста, они начинали сопротивляться посещению церкви, а родители, в конце концов, уставали настаивать.
Я знаю семьи, которые никогда не пропускали служб, и во многих случаях их дети также были усердны в посещении храма, но вот внуков мы, как правило, уже не видели на богослужениях. Исключения, конечно, были, но они оставались редкостью.
Именно поэтому я так настойчиво стремился основать англоязычный приход. У меня были собственные дети, о которых следовало позаботиться, и я не мог допустить, чтобы они росли, не понимая богослужений, а затем покинули Церковь, как только я утрачу возможность настаивать на их посещении храма. И слава Богу, все мои потомки сегодня – активные православные христиане, и я приложу все усилия, чтобы так оставалось и впредь.
Безусловно, токсичная антихристианская культура, ставшая доминирующей в Америке, может быть причиной отхода некоторых детей от веры – это явление наблюдается во всём религиозном спектре страны. Однако когда к третьему поколению от церкви отходят практически все дети, дело не только в токсичной культуре. Полагаю, это можно объяснить лишь тем, что многие наши приходы не сумели перейти на английский язык как основной язык богослужения.
Что же нам делать?
Проблема языка в иммигрантских церквях не уникальна для православия. Когда я познакомился со своей женой, она посещала китайскую баптистскую церковь. Китайские баптистские общины столкнулись с теми же трудностями. Они существуют потому, что есть китайцы, для которых английский – не родной язык, и они естественным образом тянутся к церквям, где службы проводятся на их родном языке. Однако эти общины осознали, что второе и третье поколения их прихожан не будут хорошо владеть китайским, и если они хотят выжить, им придётся начать переход на английский язык.
Русская Православная Церковь Заграницей, членом которой я являюсь уже более трёх десятилетий, достигла значительных успехов в использовании английского языка за время моего пребывания в ней – больших, чем я мог надеяться в 90-е годы. Однако у нас всё ещё есть приходы, упорно придерживающиеся исключительно церковнославянского языка, и это проблема. Проблема не только потому, что это создаёт препятствия для потенциальных обращённых, как когда-то я сам, но даже если единственной нашей целью было бы сохранение детей русских прихожан в вере их родителей. Я не считаю, что каждый приход должен ориентироваться прежде всего на привлечение новообращённых, хотя полагаю, что все должны быть к ним открыты. Однако первостепенной задачей каждого прихода должна быть передача веры собственным детям. И если бы РПЦЗ удалось сохранить хотя бы половину детей, родившихся в ней после Второй мировой войны, сегодня мы были бы намного более многочисленной церковью. По правде говоря, если бы не новая волна иммиграции, многие наши приходы давно бы закрылись.
Как минимум, я полагаю, что каждый приход должен проводить половину служб на английском языке. Другое решение – проведение параллельных служб, одной на английском, другой на церковнославянском. Приходы, практикующие такой подход, также проводят объединённые службы, благодаря чему дети, растущие в этих общинах, хотя бы иногда слышат богослужения на английском и, таким образом, знают о возможности совершать службы на их родном языке.
Наш приход был основан как англоязычный, но поскольку сейчас у нас много русских и украинцев, мы совершаем славянскую литургию раз в месяц по субботам. Если бы поблизости не было другого прихода РПЦЗ, я, вероятно, чувствовал бы себя обязанным включать хотя бы немного церковнославянского в наши регулярные службы. Я прекрасно понимаю желание русских молиться на языке своего сердца, и христианская любовь должна побуждать нас идти навстречу друг другу, но любовь к нашим детям также требует подходить к этим вопросам так, чтобы наши решения действительно работали – как в сохранении веры наших детей, так и в общении с окружающими нас невоцерковлёнными людьми.
Я не виню приезжающих сюда русских прихожан за непонимание необходимости использования английского языка в богослужениях, но те из нас, кто прожил здесь достаточно долго, чтобы увидеть последствия такого подхода за последние 75 лет, должны действовать иначе, чем прежде. Потому что мы уже знаем: приходы, использующие исключительно церковнославянский язык, – это верный путь к утрате нашими детьми веры. И нет ничего важнее, чем предотвратить это, не повторяя ошибок прошлого и не наблюдая, как лучшая часть ещё одного или двух поколений наших детей покидает Церковь.
